Трудно публично признаваться в любви. Когда тебя охватывает восторг, именно восторг и именно охватывает, т.е. захлестывает, заполняет тебя всего, напротив, хочется молча, как Скупой рыцарь, хранить в тайных подвалах души принадлежащее только тебе упоительное чувство. И осознание того, что такие же чувства могут испытывать и другие, вызывает ревность. Кто знает, сколько нас, влюбленных и восторженных, спешивших некогда на литературные свидания к этой изумительной, прекрасной женщине. К Пурцеладзе, Гительману и Шору редко кто мог позволить себе прийти на урок не готовым, не страшась сгореть от стыда.

Не из страха перед возможным наказанием (ибо если они и отняли когда-либо стипендию, то разве что в крайнем, исключительном случае), а скорее, как говорится, из страха Божия.

 

Вера этих удивительных людей даже в самых нерадивых из нас безгранична. Но сказать все это об Александре Александровне — значит ничего не сказать, ибо по отношению к ней это норма, как нормой являлось и завершение каждой лекции чтением стихов.

Стихи! С них-то, пожалуй, и началось то, что мне так дорого. Легко представить себе молодого человека, провинциального, устремленного и влюбленного в театр большей частью потому, что это мир фантазии, где все не как в жизни, где оживают благородные любимые герои, уверенного в том, что те, кто их играет, обязаны обладать всем, чем обладают эти герои, — благородством, чистотой, силой, честью… И что же он видит в действительности?.. Все кругом говорят и делают все как в жизни, в резиновых сапогах или во фраке, но как в жизни.

Самое главное, чтобы кто-то хранил твою веру, помог тебе ее сохранить. Удивительная, красивая женщина, целый фонтан молодой, сильной, искрящейся энергии, снова ведет в мир Красоты, Поэзии, в мир Идеальный. И понимаешь, как ничтожен весь этот неодухотворенный реализм, тщетно пытающийся прикрыть свою наготу лоскутами пустых сентенций о духовном, о чистом, по сравнению с действительно одухотворенной реальностью — только в этой реальности живет воображение. Сколько света и тепла в этом ее мире, о котором она говорит так просто, что начинаешь думать, будто это зал, в который можно войти, а поэты золотого и серебряного века кажутся ее знакомыми, с кем она встретилась и только что рассталась. И совсем нет учительства, нет назидания, с тобой беседуют как с равным, тебя не учат — ты учишься. Сколько царственности в этом простом человеческом доверии, которое боишься обмануть. Сколько искрометнейшего юмора, и во всем, во всем только Свет.

И хотя я слишком ничтожен для того, чтобы к моим моленьям снисходили камены, — моих чувств ученика, мужчины, моего обычного человеческого сердца достаточно, чтобы сказать: Александра Александровна, я Вас о-Божаю, я Вас люблю и бесконечно счастлив тем, что наши чувства взаимны.

январь 2000 г.

​

Виктор Тереля